| Русь Великая |
|
| Символика Руси Великой |
| ▼ Государство русское |
| ▼ Законодательство |
| Русские СМИ |
| ▼ Я - русский |
| История Руси |
| ▼ Русская религия |
| ▼ Культура Руси |
| Славянская энциклопедия |
| Чужие |
| Ссылки и форумы |
Без разрешения dazzle.ru использование материалов запрещено. Ставьте, пожалуйста, гиперссылку.
Подписка на: журнал «Организмика», газету «Пенсионер и общество».
Книги: Организмика – фундаментальная основа всех наук. Том I-III, Впервые на Земле, История возникновения мировой цивилизации, Книга Ра, Языки мира, История славян русов, Славянская энциклопедия, Энциклопедия свастических символов, Энциклопедия Организмики.
Светлана Макарова, литературный консультант Академии фундаментальных наук,
«Пенсионер и общество», № 5 [84], май 2007
Дорогая редакция!
Пишу в «Пенсионер и общество», потому что верю вашей редакции, вашей газете безоговорочно. За относительно короткий срок вам удалось ПОЗИТИВНО развернуть общественное сознание. Спасибо!
Мне бы очень хотелось, чтобы вы помогли восстановить историческую справедливость. Дело в том, что на закате гибельных перестроек и на заре разрушительных реформ я наткнулась на жёсткое мнение одного, как впоследствии выяснилось, иудистого щелкопёра. Пользуясь массовыми тиражами советской печати, этот писарь запустил в общественное сознание мыслишку о том, что великий русский поэт Велимир Хлебников был… сумасшедшим.
Чушь полная! Впоследствии я точно узнала, что это абсолютная ложь. Кому же выгодно порочить нашу национальную гордость? Кому выгодно умалять роль гениального поэта в истории отечественной словесности?
Анна Андреевна Крутова, г. Курган
Ответ на этот вопрос, в сущности, лежит на поверхности. Тем не менее, в год, объявленный Президентом России Владимиром Путиным ГОДОМ РУССКОГО ЯЗЫКА, стоит подробно поговорить не только о Хлебникове, но и о нашей великой родной речи. Для этого мы обратились и к энциклопедическим словарям, и к литературоведческим исследованиям, а главное - к работам известного историка и социолога, доброго и давнего друга газеты «Пенсионер и общество» Сергея Георгиевича Кара-Мурзы.
Каждый крупный общественный сдвиг потрясает язык. В частности, резко усиливает словотворчество. Цивилизационный слом традиционного общества средневековой Европы привёл к созданию принципиально нового языка с «онаученным» словарём. Язык в буржуазном обществе стал товаром и распределяется по законам рынка. Французский философ, изучающий роль языка в обществе, Иван Иллич пишет: «В наше время слова стали одним из самых крупных товаров на рынке, определяющих валовой национальный продукт. Именно деньги определяют, что будет сказано, кто это скажет и тип людей, которым это будет сказано. У богатых наций язык превратился в подобие губки, которая впитывает невероятные суммы».
В отличие от так называемого «туземного» языка, язык, превращённый в капитал, стал продуктом производства, со своей технологией и научными разработками.
Здесь берёт своё начало «общество спектакля» - этот язык «предназначен для зрителя, созерцающего сцену». Из науки в идеологию, а затем и в обыденный язык перешли в огромном количестве слова-«амёбы», прозрачные, не связанные с контекстом реальной жизни. Это «онаучивание» языка было одной из форм КОЛОНИЗАЦИИ – СОБСТВЕННЫХ И ЧУЖИХ НАРОДОВ буржуазным обществом.
Создание этих «бескорневых» слов стало важнейшим способом разрушения национальных языков и атомизации общества. Недаром собиратель русских сказок А.Н. Афанасьев подчёркивал значение корня в слове: «Забвение корня в сознании народном отнимает у образовавшихся от него слов их естественную основу, лишает их почвы, а без этого память уже бессильна удержать всё обилие словозначений; вместе с тем связь отдельных представлений, державшаяся на родстве корней, становится недоступной».
А мы свои корни сохранили!
Интенсивным словотворчеством сопровождались и русская революция начала века. Каково было главное направление этого процесса у нас? Не на устранение, а на мобилизацию скрытых смыслов, то есть соединяющей силы языка. Даже у ориентированных на Запад символистов, как указывал В. Жирмунский, «между словами, как между вещами, обозначались тайные соответствия». Но наибольшее влияние на этот процесс оказали Хлебников и Маяковский. Б. Пастернак видел у Маяковского «множество аналогий с каноническими представлениями», наличие которых – важный признак языковой эстетики традиционного общества. Маяковский черпал построение своих поэм в «залежах древнего творчества». Он буквально строил заслоны против языка из слов-амёб.
У Хлебникова эта принципиальная установка доведена до полной ясности. Поэтому о нём стоит сказать особо.
Ровно семь строчек в «Советском энциклопедическом словаре» Вот они: «ХЛЕБНИКОВ Велимир (Викт. Вл.) (1885-1922), рус. сов. поэт. Экспериментальная поэзия в духе футуризма; в зрелых произв. – поэтическое стремление к созданию «новой мифологии» и языка грядущего свободного человечества. Поэмы о 1-й мир. войне, Окт. рев-ции («Ночь перед Советами», 1921).
Всего семь строчек, но какая удивительно наполненная каждодневным и беспредельно любимым творчеством судьба!
Хлебников, для которого всю жизнь Пушкин и Гоголь были любимыми писателями, поднимал к жизни пласты допушкинской речи, ИСКАЛ СЛАВЯНСКИЕ КОРНИ СЛОВ И СВОИМ СЛОВОТВОРЧЕСТВОМ ВВОДИЛ ИХ В СОВРЕМЕННЫЙ РУССКИЙ ЯЗЫК. Даже в своём «звёздном языке», в так называемых заумях он пытался вовлечь в русскую речь «священный язык язычества». Для Хлебникова революция среди прочих изменений была средством возрождения и расцвета нашего «туземного» языка («НАМ НАДОЕЛО БЫТЬ НЕ НАМИ»). У Хлебникова словотворчество отвечало всему строю русского языка, было направлено не на разделение, а на соединение, на восстановление связи понятийного и просторечного языка, связи слова и вещи.
«Словотворчество, опираясь на то, что в деревне, около рек и лесов до сих пор язык творится, каждое мгновение создавая слова, которые то умирают, то получают право бессмертия, переносит это право в жизнь писем. Новое слово не только должно быть названо, но и быть направленным к называемой вещи», - писал он. Это процесс, противоположный тому, что происходил во время буржуазных революций в Европе.
При этом включение фольклорных и архаических элементов вовсе не было регрессом, языковым фундаментализмом, это было развитие. Хлебников, например, поставил перед собой сложнейшую задачу – соединить архаические славянские корни с диалогичностью языка, к которой пришло Возрождение («каждое слово опирается на молчание своего противника»).
В целом Россию не успели лишить её «туземного» языка. Буржуазная школа не успела сформироваться и охватить существенную часть народа. Надёжным щитом была и русская литература. Лев Толстой совершил подвиг, создав для школы тексты на нашем природном, «туземном» языке. Малые народы и перемешанные с ними русские остались дву- или многоязычными, что резко повышало их защитные силы. Советская школа не ставила целью оболванить массу, и язык не был товаром. Каждому ребёнку дома, в школе, по радио читали родные сказки и Пушкина. В СССР это была именно государственная политика – Пушкин и народные сказки были изданы фантастическими тиражами.
Это, кстати, привело к тому, что наличие в доме Пушкина и сказок стало казаться чем-то вроде обыденного явления природы, а вовсе не особенностью определённого жизнеустройства. Можно ли поверить, что ребёнок из среднего класса в Испании вообще не слышал, что существуют испанские сказки? Я спрашивал всех своих друзей, имеющих детей, - испанских сказок не было ни в одной семье. А мои дети в Москве их имели – целый большой том испанских сказок. Кое-кто в Испании слышал о сказках, как бы получивших печать Европы, ставших вненациональными (их знают через фильмы Диснея) – Андерсена, братьев Гримм. Но сегодня и с ними производят модернизацию. В Барселоне в 1995 г. вышел перевод с английского книги Фина Гарнера под названием «Политически корректные детские сказки». Человеку из нашей, «Ещё дикой», России это кажется театром абсурда.
Вот начало исправленной известной сказки (перевожу дословно): «Жила-была малолетняя персона по имени Красная Шапочка. Однажды мать попросила её отнести бабушке корзинку фруктов и минеральной воды, но не потому, что считала это присущим женщине делом, а – обратите внимание – потому что это было добрым актом, который послужил бы укреплению чувства общности людей. Кроме того, бабушка вовсе не была больна. Скорее наоборот, она обладала прекрасным физическим и душевным здоровьем и была полностью в состоянии обслуживать сама себя, будучи взрослой и зрелой личностью…»
Все довольны: и феминистки, и либералы, и борцы за демократические права «малолетних личностей». Но даже то немногое «туземное», что оставалось в измочаленной сказке, устранено.
Мы в советское время «переваривали» язык индустриального общества, наполняли его нашими смыслами, но в какой-то момент начали терпеть поражения. Школа сдавала позиции, как и пресса и весь культурный слой. Нам трудно было понять, что происходит замещение смыслов в идеологии буржуазного общества тайной – не меньшей, чем извлечение прибавочной стоимости из рабочих. Иллич пишет: «Внутренний запрет, - страшный, как священное табу, - не позволяет человеку индустриального общества признать различия между капиталистическим и туземным зыком, который даётся без всякой экономически измеримой цены. Запрет того же рода. Что не позволяет видеть фундаментальной разницы между вскармливанием грудью и через соску, меду литературой и учебником, между километром, что прошёл или проехал как пассажир».
Что же мы видим в ходе нынешней антисоветской революции в России? Именно разрыв непрерывности, принципиальное изменение той культурной траектории, которая была продолжена в советское время. Уже вызрело и отложилось в общественной мысли явление, целый культурный проект наших антисоветских демократов – насильно, через социальную инженерию задушить наш туземный язык и заполнить сознание, особенно молодёжи, словами – амёбами, словами без корней, разрушающими смысл реи. Это программа настолько тупо проводится в жизнь, что даже нет необходимости её иллюстрировать, - все мы свидетели.