Русь Великая

Без разрешения dazzle.ru использование материалов запрещено. Ставьте, пожалуйста, гиперссылку.

Истинная история Руси. Даты. Сейчас 32.514 год по летоисчислению славян.


Кто убил Сергея Есенина?

Кто убил Сергея Есенина, цикл статей

* На нашем сайте евреи выделены синим цветом

Опубликовав подробную хронику расследования убийства великого русского поэта, хронику, основанную на исследованиях известного литературного критика Сергея Куняева, мы должны вернуться к предыстории: кому, каким силам не угодил Есенин в своей короткой, но яркой жизни?

Ощутимые последствия для русского поэта повлекли события, происшедшие в начале 1923 года в Нью-Йорке. Здесь Есенин вместе с Айседорой Дункан сразу же попал в окружение американских поэтов еврейского происхождения. Как пишет известный литературовед Сергей Куняев, им, в частности, Мани-Лейбу, посвящены были позднее тёплые и прочувствованные слова в «Железном Миргороде». Однако атмосфера в этом окружении была отнюдь не такой благостной, как можно подумать при чтении есенинского очерка.

«Где-то чувствовались вокруг них люди, - писал Вениамин Левин, осевший в США бывший активный член партии левых эсеров, - которым нужно было втянуть их (Есенина и Дункан) в грязную политическую борьбу и сделать их орудием своих страстей… Что Есенин им не подходил, это они понимали, но он уже имел огромное имя в литературе, а вместе с Дункан он уже представлял символ связи России и Америки в период после русской революции – им это лишь и нужно использовать. Но Есенин не дался. И они это запомнили».

В конце января Мани-Лейб пригласил Есенина и Дункан к себе на вечеринку. С первых же минут стало ясно, что Есенин присутствует на ней в качестве «экзотического существа», на которое пришли полюбоваться приятели хозяина.

«Все собрались посмотреть на танцовщицу Изадору и её мужа – поэта русской революции. Есенин сразу почувствовал, что попал на зрелище… Собрались выходцы из России, большей частью из Литвы и Польши, рабочие, как-то связанные интересами с литературой… Видно было, что все с нетерпением ждали нашего приезда… Я слышал фразы некоторых дам.

- Старуха-то, старуха-то ревнует!..

Это говорилось по-еврейски, с наивной простотой рабочего народа, к которому они и принадлежали, и говорилось это об Изадоре: это она была «старуха» среди них, лет на десять старше, но главное, милостью Божией великая артистка, и ей нужно было досадить… Оказавшись на минуту в стороне от четы Есениных, я услышал, как стоявший у камина человек среднего роста в чёрном пиджаке повторил несколько раз Файнбергу, угощавшему вином из бутылки:

- … Подлейте ему, подлейте ещё…

Позже я узнал и имя этого человека, автора нескольких пьес и рассказов. Ему хотелось увидеть Есенина в раздражённом состоянии.

Есенин был в мрачном настроении… И огромная неожиданная толпа, которая пришла глазеть на них, и невозможность высказать всё, что хотелось, и вольное обращение мужчин с его Изадорой, и такое же обращение женщин с ним самим, а главное – вино, вино…».

Произошла жуткая сцена. Вечер окончился дракой Есенина со зрителями, созванными поглазеть на «зрелище». О дальнейшем сообщает Вениамин Левин:

«Что всего ужаснее – назавтра во многих американских газетах появилась статья с описанием скандального поведения русского поэта-большевика, «избивавшего свою жену-американку, знаменитую танцовщицу Дункан»… Всё было как будто правдой и в то же время неправдой. Есенин был представлен «антисемитом и большевиком»… Стало ясно, что в частном доме поэта Мани-Лейба на «вечеринке поэтов» присутствовали представители печати – они-то и предали гласности всю эту «пьяную» историю».

Дни пребывания Есенина и Изадоры в Америке были сочтены. Остаётся лишь добавить, что Есенин после всего случившегося прислал организатору этого «зрелища» Мани-Лейбу дружеское письмо, в котором просил прощения… Естественно, что Мани-Лейб не попросил прощения за устроенную провокацию.

С парохода «Джордж Вашингтон» Есенин пишет в Берлин «имажинисту» Александру Кусикову пронзительнейшее письмо, исполненное пророческих предчувствий.

«Тошно мне, законному сыну российскому в своём государстве пасынком быть. Надоело мне это б… снисходительное отношение власть имущих, а ещё тошнее переносить подхалимство своей же братии к ним. Не могу, ей-богу, не могу! Хоть караул кричи или бери нож да становись на большую дорогу.

… Ведь и раньше. Ещё там, в Москве, когда мы к ним приходили, они даже стула не предлагали нам присесть. А теперь – теперь злое уныние находит на меня. Теперь, когда от революции остались только хрен та трубка, теперь, когда жмут руки тем, кого раньше расстреливали, теперь стало очевидно, что ты и я были и будем той сволочью, на которой можно всех собак вешать…

Перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно: что ни к февральской, ни к октябрьской, по-видимому. В нас скрывался и скрывается какой-нибудь ноябрь».

Есенин прекрасно понимал, что в нужный момент он окажется «сволочью, на которой можно всех собак вешать», тем более в ситуации, когда партийные вожди протянули в новое время руку свежеиспечённой «финансовой олигархии». Что им за дело было до певца России, кровью умытой, выходца из русского крестьянства? Есенин не мог не ощущать того, что по приезде в Россию окажется вовлечённым в грязную политическую игру, как нужная карта… Не вспоминал ли он, думая об этом, «вечеринку» у Мани-Лейба?

В Берлине весной 1923 года поэт находился в мучительном, раздвоенном состоянии, понимающий, что его могут «не пустить» на Родину, намеренный не подчиняться этому решению и в то же время осознающий, что доброго отношения к себе на родной земле он не встретит. Яркую сцену в своих воспоминаниях запечатлел Роман Гуль, встречавшийся с поэтом в Берлине в это же время.

«…Мы вышли втроём из Дома Немецких Лётчиков. Было часов пять утра. Фонари уже не горели. Берлин был коричнев… Алексеев держал Есенина за руку. Но на воздухе он быстро трезвел, шёл твёрже и вдруг пробормотал:

- Не поеду я в Москву… не поеду туда, пока Россией правит Лейба Бронштейн

- Да что ты, Серёжа? Ты что – антисемит? – проговорил Алексеев.

И вдруг Есенин остановился. И с какой-то невероятной злобой, просто с яростью закричал на Алексеева:

- Я – антисемит?! Дурак ты, вот что! Да я тебя, белого, вместе с каким-нибудь евреем зарезать могу… и зарежу… понимаешь ты это? А Лейба Бронштейн это совсем другое, он правит Россией, а не он должен ей править… Дурак ты, ничего ты этого не понимаешь…»

Всесильный Лейба Бронштейн, вошедший в историю как Л. Троцкий выпустил в 1923 году книгу «Литература и революция», одна из глав которой называлась «Литературные попутчики революции». К попутчикам был отнесён и Сергей Есенин. Это ещё не было приговором, но уже было предзнаменованием приговора…

20 ноября 1923 года поэты Сергей Клычков, Пётр Орешин, Алексей Ганин и Сергей Есенин стали жертвой провокации, сопоставимой с происшедшей у Мани-Лейба. Только теперь дело было в России. Поэты вели между собой открытый, доверительный разговор о положении дел в культурной жизни Советской России, когда с ними затеял скандал, придравшись к слову, человек в серой кожанке, как оказалось, чекист. Скорее всего, это был один из подручных пресловутого Я. Блюмкина, который в свою очередь действовал с подачи Троцкого.

«О чём же говорили поэты? – писал В. Базанов в статье «Свидетельство очевидца и память истории». – О том, что стало, увы, намечаться своеобразное засилие людей, которые нигилистически относятся не только к богатейшему наследию русской культуры, недвусмысленно давая при этом понять, что оно, дескать, устарело и является чуть ли не контрреволюционным, но и вообще ко всему русскому, национальному, претендуя в то же время на роль «вершителей судеб» культуры послереволюционной России.

Были ли у них основания для этого? Да, и весьма серьёзные…»

Поэты категорически отвергли гнусное обвинение в антисемитизме. Однако 10 декабря 1923 года всё-таки состоялся товарищеский суд.

Лев Повицкий почти дословно воспроизвёл выступление на суде писателя Андрея Соболя.

«Я еврей. Скажу искренно: я еврей-националист. Антисемита я чую за три версты. Есенин, с которым я дружу и близок, для меня родной брат. В душе Есенина нет чувства вражды и ненависти ни к одному народу».

Однако провокации против Есенина не прекращались. Каждый его ответ на очередную провокацию влёк за собой арест и появление очередного «уголовного дела».

И всё же казалось, что судьба остаётся к Есенину благосклонной. Он познакомился с М. И. Калининым, М. В. Фрунзе и С. М. Кировым. С последними двумя Есенин познакомился на Кавказе. И очаровал их своими стихами.

Однако на Кавказе же он дважды встретился с известным убийцей из ЧК Я. Блюмкиным - доверенным лицом Лейбы Бронштейна, то есть Троцкого. Какие стихи или высказывания припомнил Блюмкин Есенину, мы не знаем. Но доподлинно известно, что сначала он устроил скандал в тифлисском клубе совработников во время выступления Есенина. А спустя некоторое время в минуту личного столкновения лицом к лицу прямо угрожал поэту револьвером.

…Автором первого некролога «Сергей Есенин покончил жизнь самоубийством» был Георгий Устинов, подвергавший поэта публичной травле в течение семи лет. А ещё через семь лет один из друзей Есенина нашёл Устинова в Средней России, куда он был направлен на проведение коллективизации. Нашёл и потребовал, чтобы тот рассказал всю правду, как погиб поэт. И тогда Устинов, безусловно, знавший, что Есенина убили, покончил с собой. Оставив предсмертную записку. Написанную своей кровью. Содержание записки неизвестно по сей день. Не расспрошенный по-настоящему, ничего полностью не сказавший, добровольно ушёл из жизни один из главных свидетелей трагедии в гостинице «Англетер». Похоронили его на Ваганьковском кладбище. Прямо напротив могилы Сергея Есенина…

А убийца Блюмкин, пользовавшийся, как мы уже сообщали, особым доверием Троцкого, был казнён своими же соратниками…

Тора-Талмуд-Библия:

«(12:2) Истребите все места, где народы, которыми вы овладеете, служили богам своим…» [Второзаконие].



Истребители российского искусства:


Ссылки по теме:

на начало