Русь Великая

Без разрешения dazzle.ru использование материалов запрещено. Ставьте, пожалуйста, гиперссылку.

Подписка на: журнал «Организмика», газету «Пенсионер и общество».

Книги: Организмика – фундаментальная основа всех наук. Том I-III, Впервые на Земле, История возникновения мировой цивилизации, Книга Ра, Языки мира, История славян русов, Славянская энциклопедия, Энциклопедия свастических символов, Энциклопедия Организмики.


Электронная славянская энциклопедия

Щука в верованиях, обрядах и фольклоре русских

Грысик Н.Е. 1992

Восточнославянское собрание МАЭ включает зубы щуки (№ 6962-153 а, б) из Архангельской губ. У русских, как и у многих других народов (славянских, германских, финно-угорских и др.), зубы щуки служили оберегом: их вешали над входом в жилище от порчи и болезней, для удачи на рыбной ловле. Щучью челюсть брали на рыбную ловлю в качестве амулета, в истолченном виде ею лечили «испорченную» собаку охотники и т. д.

А. С. Токарев отмечал особую роль щуки в обрядах и фольклоре восточных славян: «В противоположность птицам, рыбы не играют почти никакой роли в верованиях восточных славян (в числе немногих исключений – магические обряды со щучьими зубами и упоминание щуки в заговорах), хотя в фольклоре, особенно в сказках, фигурируют часто» [1].

Связь щуки с нижним миром и болезнями

Мотив щуки, загрызающей грыжу, встречается в заговорах на эту болезнь: «...есть на акияне-море белой камень, и под белым камнем щука золотая и перьё золотое, и зубы золотые, и приди, щука, к рабу божию имяреку и выгрызи... своими золотыми зубами грыжу...» [2]. Некоторые обряды лечения грыжи включали не только вербальный, но и реальный и акциональный компоненты: заговор наговаривался на щучьи зубы, а затем ими водили по грыже [3]. Иногда после прочтения заговора знахарь производил символическое загрызание грыжи с помощью щучьей челюсти [4].

По традиционным русским представлениям, грыжа – это сверхъестественное существо, вселяющееся в человека и грызущее его. Об этом свидетельствует этимология слова «грыжа» (общеслав., от «грызть»), тексты заговоров: «Грыжи вы, грыжи, не ешьте грыжи, не грызите, грыжи, у раба божья, ешьте, грызите пень да колоду» [5]; «Я... спросила у грыжи: – Чем ты питаешься? – Ем я песочек, пью холодную воду. – Врешь, грыжа, ешь сырое мясо, льешь живую кровь» [6]. На Русском Севере грыжа рассматривается как «болезнь, прогрызающая дыры в паху» [7]. Обряд лечения грыжи с помощью щучьих зубов, а также мотив загрызания грыжи щукой основаны на принципе: «подобное лечится подобным». Н. Познанский, исследовавший мотив щуки, загрызающей грыжу, отмечал, что он «развился в заговорах от грыжи» [8]; по-видимому, впоследствии он перешел в другие лечебные заговоры (на нокоть, уроки и др.).

«Загрызать» грыжу зубами могут также другие животные или человек. Н. Познанский писал: «Наиболее распространенный способ лечения этой болезни – „загрызание” грыжи зубами» [9]. Так, на грыжу выпускали живую мышь, если она кусала грыжу, то больной должен был выздороветь. В некоторых районах Русского Севера обряд лечения грыжи называется загрызать грыжу. Чтение заговора сопровождается тем, что мать или знахарка через платок осторожно кусают больное место: «„Сама мати родила, сама и приносила, сама и грыжу загрызала, все двенадцать грыж... загрызаю, загрызаю, загрызаю”, – загрызть пуп через платок» [10].

По архаическим представлениям, в некоторых частях человеческого тела и животных наиболее высокая концентрация жизненной силы. К ним относятся: зубы, волосы (шерсть), ногти (когти) и др. Жизненная сила сохраняется в зубах и после того, как они отделены от животного или человека. Высокая концентрация жизненной силы в значительной степени определяет магическую силу щучьих зубов, их «способность» выгрызать болезни, отпугивать нечистую силу и т. д. Кроме того, щука обладает рядом признаков, определивших и мифологическое значение контекстов, в которых она присутствует.

Одним из важнейших ее атрибутов являются острые зубы. Этот признак постоянно подчеркивается в различных жанрах русского фольклора, например в сказках: «щука зубастая», «щука востра» и др. Некоторые русские загадки построены на употреблении слов и выражений в переносном смысле: зубы щуки – серп, коса. Например: «Щука прянет, весь лес вянет»; «Летела щука потатура, леса потронула, леса-то пали, горы-то встали». В русских пословицах также подчеркивается этот атрибут щуки: «Щука умерла, да зубы остались» (снулая на вид неосторожным откусывает пальцы) [11], ср. карельские пословицы: «Щука умирает, да зубы на земле (на этом свете) остаются»; «Щука умирает, зубы остаются» (если родственники ссорятся после смерти основного спорщика) [12].

В соответствии с балто-славянскими представлениями о вертикальной трехчленной структуре мира, рыбы, в частности щука, являются классификаторами нижнего мира – мира мертвых. В некоторых фольклорных произведениях рыбы олицетворяют этот мир. Герой, побывавший в чреве рыбы – «ином» мире и испытавший «временную смерть», обладает магическими способностями [13]. В русских волшебных сказках в качестве поглотителя иногда выступает щука [14] (ср.: герой южнокарельских рун Илмойллине опускается в утробу огромной щуки или змеи для того, чтобы овладеть «вещим» знанием).

Существенный признак щуки – ее пестрая окраска. Л. Г. Невская отмечает: «Пестрота является маркированным признаком, выделяющим предмет как обладающий особыми свойствами» [15]. Пестрая окраска в народном сознании воспринимается как негативный признак: «пестрый» – связанный с нижним миром мертвых. В литовском фольклоре популярен образ пестрой щуки, выступающей как посмертное воплощение души [16]. По русским представлениям, щука также может выступать как вестник смерти: если перед рыбаком плеснет хвостом щука, то он умрет в течение двух лет. В народном сознании рыба ассоциируется со змеей; один из атрибутов, их объединяющий, – пестрая окраска. Змея также является классификатором нижнего мира и связана с представлениями о смерти. У русских существует примета: если к человеку бросилась змея – значит, за ним «гонится смерть» [17].

Связь щуки с нижним миром, где локализуются смерть и болезни, по-видимому, и определила ее использование при лечении некоторых болезней. Так, у индоевропейских и финно-угорских народов щука используется при лечении желтухи. Желтуха получила название по цвету, который приобретает кожа больного. Желтый цвет – это цвет «иного» мира [18]. По народным поверьям, болезнь нередко наступает в результате того, что в человека вселяется мифологическое существо – представитель «иного» мира. Обряд лечения желтухи обладает семантикой – «передать болезнь щуке»: «Для этого садят в лохань одну или несколько живых щук. Больной наклоняется к лохани, пристально смотрит на щук и при этом часто сплевывает в лохань. Щуки глотают слюну, и желтуха переходит на них: сначала у щук делаются желтыми глаза, а потом они и сами начинают желтеть» [19]. Затем щук выбрасывали в реку. По народным представлениям, на них перешла желтуха, и они унесут болезнь в нижний мир. Желчь щуки использовалась при лечении куриной слепоты. В. Я. Пропп, исследуя слепоту бабы-яги, показал ее связь с «иным» миром: «Временная слепота... есть знак ухода в область мертвых» [20]. По-видимому, это представление и определило лечение куриной слепоты желчью щуки, связанной с миром мертвых.

Плодородие

По традиционным представлениям, рыба, в особенности ее икра, также символизирует плодородие. Так, по икре щуки русские определяли, каким будет урожай: «По первой щуке, пойманной ранней весной, поселяне делают заключение о будущем урожае: если икра в щуке толще к голове, то лучший урожай будет от ранних посевов, а если к хвосту, то от поздних посевов; икра ровная предвещает посредственный урожай» [21]. В Заонежье (Медвежьегорский р-н) щуку использовали в обряде обхода стада [22]. Смысл этого обрядового действия заключается в том, что щука служила здесь оберегом, а также должна была способствовать плодородию скота. В восточнославянских сказках «Иван-сучич» есть мотив чудесного рождения героя от съеденной женщиной щуки или ее части. У белорусов щука связана с мужским началом: если беременной женщине снится щука, то у нее родится сын [23]. По-видимому, в дальнейшем щука получила новую семантику — в подблюдных песнях она предвещает замужество и является символом богатства:

Идет щучка
Из Бела-озера.
Слава!
Воз везла
Из Новагорода,
На щучке фуфаечка
Серебряна-позолочена,
Как два глаза,
Как два яхонта.
Кому песню поем,
Тому добро.
Кому сбудется,
Не минуется.
Слава! [24].

Щука – царь реки

Щука – самая или одна из самых крупных рыб многих водоемов и рек России (Европы). Этот признак (par exellence), а также ее хищный нрав, по-видимому, и определили представление о том, что щука является хозяином воды. А. Н. Афанасьев приводит поверье литовцев о щуке Струкис – хозяине озера, под властью которой находилась вся остальная рыба. Струкис постоянно бодрствовала, охраняя рыбу, а засыпала лишь один раз в год на Ивановскую ночь. Однажды рыбаку в то время, как щука спала, удалось наловить полную лодку рыбы, но Струкис вовремя проснулась и опрокинула ее. После этого щука стала менять время сна [25]. У литовцев также существует поздняя христианская интерпретация мотива щуки – хозяина водоемов: щука перевозит Христа через реку, в благодарность он делает щуку королем рыб [26].

В русском фольклоре представления о щуке – хозяине водоемов – нашли отражение в трансформированной форме. В былине-пародии «Небылица про щуку из Белого озера» повествуется об огромной щуке, одной щеки которой оказывается достаточным, чтобы накормить большой пир. Мотив щуки, проглатывающей детей и животных, восходит к представлениям о жертвоприношениях, приносимых хозяину воды:

Да, во славном было да Беле-озере
Заселилась да щука преогромная.
Да ребят-де хватат, да жеребят глотат [27].

Волшебние образы щуки

По представлениям русских, водяной может выступать в образе щуки. Иногда его облик состоит как из архаических зооморфных черт (и том числе щучьих зубов, рыбьей чешуи), так и более поздних – антропоморфных: «Ростом аршина полтора, ширина в плечах около аршина, голова большая, глаза мутные, бровей и ресниц не было... рот широкий, зубы белые, резкие и острые, как у щуки, руки длинные, с тонкими пальцами, между которыми, как и на ногах, были перепонки... все тело покрыто чешуей цвета человеческой кожи» [28].

Особое отношение к щуке наблюдается у финно-угорских народов. Так, у коми-зырян дух-хозяин водной стихии вакульнередко представлялся в образе щуки: «Коми рыбаки за живое воплощение „вакуль” часто принимали старых щук, особенно если они стояли в воде головой по течению, а не против, как обычно стоят рыбы» [29]. Укоми-пермяков существовало поверье, что в одном из озер обитает огромная рыба – хозяин всех рыб. Она позволяла рыбакам охотиться в озере, но иногда забирала у них в жертву сети, собак или – реже – детей [30]. Как и у русских, по поверьям коми-пермяков, водяной может принимать образ щуки.

В восточнославянских волшебных сказках щука нередко является чудесным помощником героя: сюжеты «По щучьему веленью» (СУС 675), «Чудесное кольцо» (СУС 560), «Смерть Кощея в яйце» (СУС 3021) и др. Исследователи отмечали, что благодарные животные – это тотемные предки. В сказках наэти сюжеты у других народов в роли благодарных животных выступают рыбы разных пород (например, лосось); это свидетельствует о том, что у русских (восточных славян) щука была предметом особого почитания.

В восточнославянских волшебных сказках с щукой также связан мотив оборотничества, который встречается в сказках на сюжет «Хитрая наука» (СУС 325). Колдун превращается в щуку во время преследования своего ученика: «Слышит Федор погоню, кинулся в море и обернулся ершом, а купец за ним щукою, и побежали морем» [31]. Мотивы оборотничества в восточнославянских волшебных сказках сюжета «Хитрая наука» имеют свои особенности: «Из традиционных устойчивых деталей, отличающих восточнославянские сказки этого типа от западных, отметим: ученик, преследуемый учителем-колдуном, превращается в ерша (а не тунца), колдун в щуку (а не в акулу) и не может схватить колючего ерша» [32].

Колдун во время преследования героя превращается в волка, сокола, щуку. Превращаться в этих животных, а также в некоторых других, также способен персонаж одного из наиболее архаических сюжетов русских былин Волх. По мнению многих исследователей, в Волхе совмещены черты чудесного охотника, оборотня, волшебника. Наиболее архаическим вариантом былины о Волхе, по мнению Р. Якобсона, является былина о Вольге и Микуле; черты оборотничества перешли в нее из сюжета о Волхе [33]. В этой былине герой превращается в волка, щуку, сокола:

Стал Вольга растеть-матереть,
Похотелося Вольге много мудрости:
щукою рыбою ходить во глубоких морях,
птицей-соколом летать под оболока,
серым волком рыскать во чистых полях [34].

Р. Якобсон справедливо усматривает в Волхе черты дохристианского культа волка [35]. У русских с соколом также связано немало представлений, например брачная символика. Таким образом, в сказках и былинах щука оказывается в одном ряду с волком и соколом – мифологически значимыми в восточнославянской культурной традиции животными.

Представления о способности колдунов превращаться в щуку также нашли отражение в фольклоре скандинавских народов: в «Эдде» карлик-колдун в образе щуки сторожит несметные сокровища. С. А. Токарев отмечал: «Идея оборотничества вообще обычно приурочивается к тому животному, которое в данной стране служит главным предметом почитания, представляя особую опасность для человека» [36]. Следует отметить, что у русских не зафиксированы поверья о способности колдуна превращаться в щуку; однако, как уже говорилось, это представление нашло отражение в их фольклоре.

Поверья о том, что сильный колдун может превращаться в щуку, до недавнего времени сохранялись у финно-угорских народов. В предании о знаменитом у коми разбойнике-колдуне Ошлапее повествуется о том, как, спасаясь от Стефана Пермского, он превращается в огромную щуку или медведя [37]. Н.Д. Конаков отмечает амбивалентность представлений о щуке у финно-угорских народов: «В то же время наиболее действенными амулетами против колдовских чар были именно медвежьи клыки и концы лап с когтями, а также щучьи челюсти, т. е. как на медведя, так и на щуку масть колдуна не распространялась» [38].

На представления, связанные со щукой, в некоторой степени повлияли поздние христианские представления о рыбах: рыба – это символ Христа. Крест на голове щуки, образованный перекрещиванием костей, у германских народов символизирует страдания Христа; у молокан по этой причине существует запрет на употребление щуки в пищу. У поляков есть поверье о том, что в щуку не может превращаться дьявол. По-видимому, на использование щучьих зубов в обрядах в качестве оберега повлияли и христианские представления о ней.

Представления, к которым восходят фольклорные мотивы и обрядовые действия со щукой, свидетельствуют о том, что в прошлом отношение к этой рыбе у восточных славян носило сакральный характер. В русской традиции представления о щуке зачастую сохранились в виде трансформированных следов, тогда как в традициях других этносов они зафиксированы в более отчетливой форме. По-видимому, на мифологические представления о щуке у русских оказала влияние финно-угорская традиция (отметим, что О. Н. Tpубачев и В. Н. Топоров выдвинули гипотезу о заимствовании слова «щука» из финно-угорских языков) [39]. Уточнить место щуки в низшей славянской мифологии помогут дальнейшие исследования.

Список литературы:

  1. Токарев С. А. Религиозные верования восточнославянских народов XIX – начала XXвека. M.; Л. 1967. С. 52.
  2. Ефименко П. С. Материалы по этнографии русскогонаселения Архангельской губернии. М., 1878. Ч. 2. С. 201.
  3. Виноградов Н. Н. Заговоры, обереги, спасительные молитвы и пр. Спб., 1907. № 170.
  4. АИЭ, ф. К-I, оп. 2, № 1349, л. 15. Полевые материалы А. Е. Финченко.
  5. Тамже, № 1625, л. 33. Полевые материалы автора.
  6. Тамже, № 1617, л. 86.
  7. Ефименко П. С. Указ. соч. Ч. I. С. 209.
  8. Познанский Н. Заговоры: Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул. Пг., 1917. С. 164.
  9. Там же.
  10. АИЭ, ф. K-I, оп. 2, .№ 1650, л. 25. Полевые материалы автора.
  11. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1912, Т. 4.
  12. Karjalan kieleo sanakirja. Helsinki, 1968. S. 187.
  13. Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986. С. 227.
  14. Афанасьев А. Н. Народные русские сказки. М., 1985, Т. 2, № 240. Вариант.
  15. Невская Л. Г. Лит. margas: Семантические связи постоянного эпитета // Славянское и балканское языкознание. М., 1984. С. 130 – 131.
  16. Там же. С. 132.
  17. АКФ, ф. 1. оп. 50, № 971, л. 138.
  18. Успенский Б. А. Филологические разыскания в области славянских древностей. М., 1982. С. 61, 78.
  19. Попов Б. Русская народно-бытовая медицина. Спб., 1903. С. 211.
  20. Пропп В. Я. Указ. соч. С. 74.
  21. Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу. M., 1868, Т. 2. С. 161.
  22. АКФ, ф. 1, оп. 50, № 971, л. 50.
  23. Federowski M. Ludbialoruskina Rusi Litewskiej. Kraków, 1897. S. 215.
  24. Поэзия крестьянских праздников. Л., 1970. С. 172.
  25. Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян... Т. 2. С. 160.
  26. Balys J. Lietuvice Pasakojamosios Jautosakas Motyvu Kalalogas. Kaunas, 1936. N 286.
  27. Былины. M., 1958. С. 452
  28. АГМЭ, ф. 7. оп. 1, № 296, л. 24.
  29. Сидоров А. С. Следы тотемистических представлений в мировоззрении зырян // Комиму. Усть-Сысольск, 1924. № 1 – 2. С. 48.
  30. Климов В. О чем говорят названия пармы. Кудымкар, 1971. С. 124.
  31. Афанасьев А. Н. Народные русские сказки. Т. 2. № 250.
  32. Новиков Н. В., Бараг Л. Г. Примечания // Афанасьев А. Н. Народные русские сказки. Т. 2. С. 420 – 427.
  33. Jakobson R., Szejtel М. The Vseslav Epos // Jakobson R. Selected Writings. Paris, 1966. Vol. 4. P. 315.
  34. Песни, собранные П. Н. Рыбниковым. М., 1909. № 3
  35. Jakobson R. Op. cit.
  36. Токарев С. А. Указ. соч. С. 45.
  37. Науч. архив Коми филиала АН СССР, ф. 1. оп. 12, д. 25, л. 111 – 112.
  38. Конаков И. Д. Коми охотники и рыболовы во второй половине XIX – начале XX века. М., 1983. С. 198.
  39. Топоров В. Н.,Трубачев В. О. Лингвистический анализ гидронимов Верхнего Поднепровья. М., 1962. С. 246.
  40. Грысык Н.Е. Щука в верованиях, обрядах и фольклоре русских // Из культурного наследия народов Восточной Европы. Сборник Музея антропологии и этнографии, т. XLV. СПб., 1992. С. 56 – 61.

на начало